Из дальних странствий возвратясь

Саша отрешенно ковырял вилкой в пиале с салатом, я же безжалостно вела «допрос с пристрастием».
Александр Гавриков – любимый гость в доме моих московских детей. Сотрудник Института океанологии им.П.Ширшова Российской академии наук (ИОРАН).
Справка. Институт океанологии – старейший и наиболее крупный российский исследовательский центр в области океанологии (организован решением Президиума Академии наук СССР в 1946 году на базе существовавшей с 1941 года Лаборатории океанологии). Имеет флот, в составе которого суда специального назначения, в том числе для гидроакустических и гидрофизических исследований, как, например, и гордость флота ИОРАН – научно-исследовательские суда «Академик Сергей Вавилов» и «Академик Иоффе».
Сфера Сашиных научных интересов – математика, математическая физика и численное моделирование атмосферных процессов. Тема практически дописанной диссертации – «Баланс влаги в атлантических циклонах». Попав пару лет назад в Саров на грандиозную, по его выражению, ВНИИЭФовскую конференцию «Супервычисления и математическое моделирование», ходил с распахнутыми от потрясения глазами и беспрестанно что-то строчил на своем лэптопе. Вытащить его из Дома ученых с секционных заседаний, семинаров не было ни малейшей возможности. Традиционное после «здрась-сьте» теперь: «Когда следующая конференция?».

«Караван-сарай» в Атлантике

Недавно Саша исчезал на полтора месяца – уходил в плавание по Атлантике на «Академике Иоффе». Не кругосветка, конечно, но почти четверть «шарика» намотал. В южных широтах.
Вернувшись в январе, рассказал, что поднялись на борт в Кейптауне, куда летели через Дубаи.
Справка. Кейптаун – третий по населению город Южно-Африканской Республики на юго-западе страны. Столица Западной Капской провинции и законодательная столица ЮАР. В нем расположены парламент и многие правительственные учреждения, знаменитая на весь мир гавань, достопримечательности – Столовая гора, Мыс Доброй Надежды, Кейп-Пойнт.

Из Кейптауна океаном по Гринвичскому меридиану дошли примерно до шестидесятой параллели, по ней – вдоль Антарктиды до пролива Дрейка, поднялись по меридиану до порта Ушуайя, самого южного города планеты – Fin Del Mundo, «конца мира» (Аргентина). Там всю «науку» высадили. И до Москвы уже – через Байрес (так все чаще называют Буэнос-Айрес) и Рим.
Само же судно отправилось зарабатывать деньги. Все основные суда – «академики» ИОРАН «Келдыш», «Иоффе», «Вавилов» возят туристов в Антарктиду и в северные полярные зоны. За бешеные деньги. Вот и сейчас «Иоффе» работает туристическим теплоходом.
А когда сезон закончится, судно через Атлантику вернется в порт приписки – Калининград. Иногда у него бывают работы в Северном полушарии – тоже по 60-й параллели.
Экспедиции – вполне себе тривиальная работа, пояснял Саша. Сотрудники Института океанологии в них ходят постоянно. До 90-х годов часть исследований (в частности, по акустике) были закрытыми, теперь, в основном, ведется мониторинг состояния океана. «Мегаоткрытий ждать не приходится – проверка общей ситуации, климатических данных. На борту «Иоффе» собрались биофизики, химики, биологи и математики, акустики и геологи. Последние так просто материал ковшом со дна собирали. Народ – с миру по нитке, караван-сарай интернациональный. Проблема только в авторских правах на полученные данные. Спустя два часа после отплытия уже начались исследования под рев начальника экспедиции, где бы он нас видал и откуда у нас руки растут».

Понимаю космонавтов

Саша – вовсе не «сухопутный краб», хоть теперь и москвич. Родом с Камчатки, потому вся эта экзотика в виде штормов и качки ему оказалась… ну до фонаря.
– Меня еще в «Океане» пугали, мол, индивидуумы с повышенной координацией движения (Саша занимается спортивной гимнастикой и танцами стиля «джаз-модерн») страдают от качки больше и совсем не «прикачиваются» – не привыкают к ней. А у меня проблем не было. Как вышли – судно почти сразу начало валять – ветер был сильный. На вахте как-то недосуг было заморачиваться, а когда утихло, оказалось, что уже «прикачало».
Экзотикой для него стали прививки от желтой лихорадки и столбняка. А раньше, по воспоминаниям его много поплававших коллег, количество прививок определялось странами захода судна. Однако несколько раз кораблю случалось, проходя мимо Африки, словить сильные воздушные потоки с континента. И наносило ими насекомых…
Это была подлинно чрезвычайная ситуация: задраивали все люки, на несколько суток запирали сотрудников во внутренних помещениях. И по палубе не давали ходить вообще! Потому что, само собой, от внутриконтинентальной заразы прививок у народа не было. Поэтому теперь, на всякий случай, народу вкалывают еще и что-то противо«центрально-африканское».
Послушав Сашу, глубже прониклась присловьем, что из «подводной лодки» шиш куда денешься. Распорядок на судне установили железный, вахты по 12 часов (научных сотрудников было маловато, поскольку рейс захватывал Новый год, который нормальные люди обычно с семьями встречают), и в течение этих полусуток требовалась максимальная концентрация внимания. «Пока зонд уходит вниз – следить, чтобы показатели не сбивались. Потом, соответственно, контролировать глубину, следить, чтобы зондом о дно не стукнуть, а подъем разобрать на 25 горизонтов, на каждом останавливать, отбирать воду. Работа тупая, вообще-то… После вахты обнаруживал, что не могу даже мультик посмотреть! Ну и жестокий недосып накопился».
Правда, тут проскользнуло нечто лукаво-кокетливое: зонд зондом, пробы пробами, а самый сильный из случившихся штормов – в 7-8 баллов – он беззаботно проплясал со всем остальным молодняком на дискотеке в кают-компании.
– Было очень весело смотреть на синхронно летающих от стены к стене людей. В этот шторм у нас, правда, побило много посуды, а ночью я проснулся от боли в шее – оказалось, уехал на койке и стою на голове вверх по стене. Понимаю теперь космонавтов.
Но в сильные шторма никто и не работает на научных судах. А мы свою работу сделали. Всю!
Декабрь в Южном полушарии – лето. На вопрос, почему вернулся незагорелым, Сашка терпеливо растолковал: «Ну как загорать? Вся климатическая зона, по которой мы шли, славится высокими температурными градиентами, – я тупо моргнула и попросила пояснений. – На маленьких расстояниях большая разница температурных значений: в Кейптауне было до +30, вода – примерно +19, но буквально через четыре-пять дней пути стало уже около +5, о воде и не говорим, так почти все время и держалось. Разве что, когда к Антарктиде подходили, несколько дней было до -5. Если без ветра, то вполне терпимо, в комнатной одежде можно быстро пробежать по палубе. Но при ветре – постоянно около 20 м/с – эти «минус пять» по ощущениям становились еще внушительней. Загорать как-то уже и не тянуло».
– Чего бы ты никогда не увидел и не узнал на суше?
– На подходе к Антарктиде нас неожиданно окружили пять горбатых китов. Их, видимо, обуяло любопытство. (Они там непуганые, по Сашиному замечанию. Антарктика – сплошная охранная зона. К примеру, на Камчатке ведется промысел китобойный, так там они ученые – умеют удирать.) Подошли вплотную к кораблю, долго кружили, рассматривали, чесались о борт – ракушки счесывали. Играли друг с другом. Нос судна над водой выдается сильно – народ вперед свесился, а киты встали свечками в воде и смотрели на нас. И так часами. Такого поведения никто не ожидал, даже наши биологи обалдели.
И еще. В открытом море, оказывается, воздух совершенно ничем не пахнет. Ни солью, ни водорослями. Стерильный. Эффект потом интересный: мы 45 дней суши не видели, и когда подходили к Аргентине, совершенно неожиданно навалился запах мокрой весенней листвы. Народ «съехал» весь. Запах суши, запах суши! Я не ожидал, что он настолько сильный.

Планов громадье

А еще – видели дельфинов, котиков, пингвинов, спесивых и глупых, как курицы, на суше – тучи светлячков. И как финальный аккорд – «науку» жестоко поели комары в Байресе.
– Данные уже обрабатываются?
– Да, начали еще по ходу судна. А сейчас народ активно пишет отчеты и статьи.
«Еще раз пойдешь? А на октябрьскую конференцию заявляться будешь?» – «Пойду и буду. Очень много полезных и интересных данных получил. Мы работали на реальной поверхности земли, в связи с этим всплыли артефакты, которых не выявить в лабораторных условиях. Не столько по моделированию, сколько по распараллеливанию данных, – засыпая на полуслове (что ни говори, адаптация проходит нелегко), пробормотал Сашка, – заявлюсь, только вот материал оформлю и… высплюсь», – и «срубился». Прямо над пиалушкой салата.
Люблю я трудоголиков.

Татьяна Криницкая,
фото из архива  Александра Гаврикова